Улыбка золотого бога - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Так уж вышло, что я имел честь свести более-менее близкое знакомство с каждой из вас, а посему до начала процедуры оговорю: данное завещание составлено согласно принятым юридическим нормам, вследствие чего попытки опротестовать его, вероятнее всего, ни к чему не приведут. Надеюсь, вы мне поверите на слово?

Молчание было ярким и выразительным. Аким же Андреевич, отложив конверт в сторону, с ленцой пролистнул бумаги. Он заставлял их ждать, томиться, гадая, что же придумал Гарик, и я простила Фернишу все слабости. Я почти любила его.

– Что ж, дамы, к делу. Находясь в здравом уме и твердой памяти… соответствующие справки и заключения прилагаются… Игорь Владиславович Громов распорядился принадлежащим ему движимым и недвижимым имуществом следующим образом. Так… моей первой жене за терпение и характер, а также в качестве извинения за разрушенный брак я оставляю десять процентов акций «Ивлоры»…

Губы Аллы Сергеевны едва заметно дрогнули. Улыбнется? Нет. А кроме акций, квартиру ей оставил, родительскую, в которую когда-то привел после свадьбы.

– Вероника в знак моего прощения получает два процента акций…

– Козел!

На Никину злость, как и на нее саму, никто не обратил внимания, только шикнули, чтоб заткнулась.

Топочка получила пять процентов и двухкомнатную квартиру, Ильве – пять и ее сын десять, естественно, дом, в котором они проживали, также оставался им. Тринадцать процентов досталось Лизхен. Она же получила драгоценности и несколько картин из коллекции, не самых дорогих.

– Вот стерва! – не выдержала Ника, пользуясь возникшей паузой.

– Погодите, но ведь получается… получается… – Ильве нахмурилась. – Всего сорок процентов акций получается? Аким Андреевич! А картины? А нефрит? И… остальное? Кому?

Аким Андреевич пригладил усы, огляделся, проверяя, готова ли публика внимать монологу, и громко зачитал:

– Оставшиеся шестьдесят процентов акций, а также прочее имущество, согласно приложенному списку, я оставляю Дульсинее Вадимовне Гвельской, человеку мне дорогому и любимому, пусть и не так, как ей бы хотелось. Прошу простить меня за все обиды, прими это наследство в знак благодарности за наше долгое знакомство.

– Ей? – взвизгнула Ника, вскакивая. – Ей?! Он оставил все этой… этой…

Алла

Да, этой! Этой стерве Дуське.

Молодец, Гарик, уел. Даже после смерти уел. А следовало бы подумать, следовало бы догадаться… Дуся с самого первого дня мне не понравилась, чуяло сердце, неспроста она целыми днями у Гарика просиживает. Чего ей надо было? А и понятно – влюбленная. Дульсинея. Дульсинея Вадимовна Гвельская… любила, видите ли, бабка высокую литературу… до сих пор от этих ее литературных разговоров мутит, как вспомню. Зал, стол, скатерть, свечи, блюдо с фруктами, пирожные, которые ни фигища не понятно как брать, в первый раз, когда я торт ложкой есть стала, Дусенька, вежливая наша, выпучила глазенки, а свекровушка моя, пусть земля ей пухом, и сказала, что девочка я умная, постепенно научусь.

Научилась. И торт вилкой есть, и про Вольтера разговаривать, и Толстого цитировать, и на Бунина с Паустовским ссылаться. А ее все равно на дух не выношу, влюбленную, одно утешает – уродина. И тогда, в девичестве, уродиной была – туша в шелках, маменькой-папенькой вусмерть избалована, в жизни ничего-то, кроме литературы своей, и не видевшая, – а теперь и вовсе расплылась. Как она только не померла еще? Свекровь все убивалась, что у Дусеньки здоровье слабенькое, а она и Гарика пережила, и нас всех поимела.

Одна радость – Нику аж перекосило. Ну да, это не чужих мужей отбивать, пусть теперь попробует на Дуську прелестями своими подувядшими повоздействовать. Остальные… Топ-Топа, ласковый ребенок, вежливый. Бесполезный. Эта будет делать то же, что и все. Ильве… попробовать договориться? Она не глупа, только жадная очень и беспринципная. При удобном случае кинет и не икнет. Нет, опасно связываться. Лизхен тоже темная лошадка. Откуда она вообще появилась? Где Гарика подцепила и, главное, чем? Но Дуся, Дусенька, Дульсинея. Ну уела, ну уела… ничего, все еще можно исправить, все… только подумать хорошенько. Не спешить, не пороть горячки, подумать, проконсультироваться с умными людьми, а там и решать.

Дуся

– Он все ей оставил? Вот так взял и просто оставил этой… этой… – Ника указала на меня дрожащею рукой. – Взял и оставил?

– Взял и оставил, – спокойно повторила Алла Сергеевна, поднялась, подошла и, протянув руку, сказала: – Поздравляю, Дуся, ты получила то, что причитается. Все верно. Все заслуженно.

Верно, заслуженно. Только не нужно. Как он посмел так со мной? Взять и откупиться? Акции, деньги… да не нужно мне ничего этого! Не нужно! А они смотрят, думают: какая я хитрая, как верно все рассчитала, втерлась в доверие, окрутила, обманула. И не поверят, если скажу – не знала. Да и не знала ли? Он намекал ведь, вскользь, шутками, случайными оговорками, на которые я предпочитала не обращать внимания. Получается, к своей выгоде.

– Да, Дуся, поздравляю, – Ильве не пыталась скрыть издевки в голосе. – Верный друг… следовало бы догадаться.

– Но это же хорошо, да? – подала голос Топочка. – Пять процентов – это тоже много? Это лучше, чем ничего?

– Лучше, лучше, – уверила ее Ника. – А шестьдесят еще лучше.

И рявкнула:

– Не будь дурой! У нее вообще прав никаких нет! Она тут посторонняя! Никто, понимаешь? Пустое место.

– Уже не пустое, – это Лизхен. Сердитая, раскрасневшаяся от злости, не пытающаяся скрыть обиды Лизхен. – Извините, Аким Андреевич, но я, со своей стороны, буду подавать в суд. Мне положена доля…